Текстазы

Все придет к концу, как день к закату.

Потому, прождав меня сто лет,
Уберешь и праздничную скатерть,
И кувшин с цветами на столе.
И не жди. А если ветер воет,
То совсем не я тебя зову.
Я, наверно, где-нибудь под хвоей
Серую заслушался сову.

Ты предо мною виновата
В том, что под праздник Покрова
Звала прохожего солдата
В мою фамильную кровать.
Ты предо мной всех виноватей
В том, что в полночный голый жар
Солдат прохожий на кровати
В твоих объятиях лежал.

Попугай невозможно пестр.
И синицы раскрашены тоже.
Я тебе не покорный пес,
А безумно влюбленный художник.
Я достоин и лучшей доли
Чем, упав пред тобою ниц,
Рисовать на твоем подоле
Попугаев и разных синиц.

Один-единственный ребенок
Сожжен в неделю скарлатиной.
Муж на чердак полез с петлей ременной,
Когда, обмерив, гробик сколотили.
Тогда жена, взглянуть боясь
В его глаза, замученные илом.
— Прости, — призналась, — но была дочь не твоя.
Ведь я тебя ни разу не любила.
Сейчас тебя я тоже не люблю.

Метель крушила кровлю злая.

Муж, продолжая надевать петлю,
Сказал ей:

он если шубу скинет,
на сцену выйдет

то может женские сердца мужскими
на время сделать
и наоборот.
А если шубу он не снял в прихожей,
вбежал к ребенку, не успев раздеться,
то сам никак от нежности не может
понять, кто сыну мать или отец он?
И удивляется, узнав, что отчим он.
Припоминает долго, онемевши.

В людских сердцах вот отчего
считает он себя невеждой.

Дом считал, что он стоит без дела.
И каштан в лицо ему стегал,
И проклятие над ним висело:
Жили в доме три холостяка.
Комнат никогда не убирали.
Не чинили стульев. И уже
Крысы понемногу умирали,
В мусоре увязнув до ушей.
Никогда не вытирались рамы.
Первый
тщетно писем ждал в передней.
Он любил, как любят люди раны:
Прятал днем, а по ночам бередил.
И к его прислушиваясь вою
Жил второй.
Свистел и напевал.
Он любил, как любят люди: вволю.
Дома иногда не ночевал.
Вызнав

Третий
Суп варил.
На кухне — мох.
Он любил машины, а у женщин
грудь от бедер отличить не мог.
И протягивая к людям зелень,
Дом просил кому-нибудь сказать:
Пусть их, к черту, переселят.
И устроят в доме детский сад.

ОБ АМНИСТИРОВАННЫХ АМЕРИКАНСКИХ ОБОРВАНЦАХ

Я знаю их:
украдут и раскаются.
Признаются.
Их осудят.
А море все равно полоскается.
И солнце продолжает сиять.
И они раскаиваются в том, что раскаялись.
Но вскоре выходят, попав под амнистию.
А море
вспенилось уж и оскалилось.
И падают с берега желтые листья.
Им становится очень обидно.
Хотелось солнца.
А всюду туман.
И шоферы их не пускают в кабины.
И хозяева их не пускают в дома.
И денег никаких на еду.
И должностей никаких вакантных.
И они,
Посидев на бульваре, идут
В шпионы,
Сыщики
И провокаторы.

ПОСЛЕ БРИЛЛИАНТОВОЙ СВАДЬБЫ

Каким путем пришел на Землю мир?
— Не так ли ты меня спросила?

Как и война,
Он создан был людьми,
Чтоб накоплять перед войною силу.
Чтоб представители воюющих сторон
Обдумали за время мира войны.
Но вскоре обнаружилось,
Что он
Во много раз всех войн спокойней.
Тогда,
Оружие в обмотки завернув,
Зарыли. Разровняли капониры.
Навеки уничтожили войну.
И повсеместно заменили миром.

ЕЙ

Ты думаешь снискать любовь мужчин
тем, что глаза твои несут лучи.
И тем, что иногда умеют жечься.

А чем ты думаешь снискать доверье женщин?

Не пропусканием ли вдоль ушей
бесчисленных похвал чужих мужей?
Не тем, что от ухаживаний их
ты убегаешь в парк, который тих?
Не тем, что приезжая на Кавказ,
не выставляешь плечи напоказ?
Не тем, что не ведешь подробный счет
влюбленным?
Тем?
А чем еще?

О дети, жил в стране СССР
Товарищ по фамильи Несесер.
Жена звала его Урод.
Поехал с ней он как-то на курорт
в кавказский город Леселидзе,
чтобы как следует повеселиться.
Заехали там по пути в Сухуми.
где он, поев харчо, едва не умер.
И возвратясь в столичную квартиру,
увидели ужасную картину:
В уборной с упоением Мартышка
тянула водоспуск без передышки.
А в ванной, ласт под ухо положа,
купалось тело спящего Моржа.
И там, где должен был стоять комод,
стоял огромный черный Бегемот.
Жена металась в страхе, тараторя.
И можно было разобрать лишь: Толя!
Но ведь квартира была на замке!
Но ведь табличка была на звонке!
Как же вошло без ключа от дверей
множество самых ужасных зверей,
пятнами, полосами испещренных?

Я объясню это, дети смышленые.
Я объясню вам и верьте мне смело.
Чудо здесь,

Пусть с иллюстрациями и без
пишут, что не бывает чудес.
Пусть постовые стоят на часах,
не допуская кругом чудеса.
Даже в крупнейших центрах промышленных
всяких чудес проживают умышленники.
И открывают чудес закрома,
чтобы они проникали в дома.
С черного хода.
И с хода парадного.
Как ни хотели бы люди обратного.

И папе медведю и маме медведице
ясно, что в музыкальной области
у сына их маленького имеются
исключительные способности.
Бывало дадут ему в руки свирель,
сыграет “Полет шмеля” медвежонок,
и каждый, кто слушал его из зверей,
уходит домой пораженный.
Сентябрь наступает. Становится сыро.
В школу идут малыши.
Сознанье медведей гнетет, что у сына
талант пропадает в глуши.
Отец с малышом отправляется в город
к учителю доброму Дурову
и просит, и просит в звериную школу
принять Медвежонка бурого.

Примите, пожалуйста, очень прошу.
Малыш наделен исключительным слухом.
За это я как-нибудь вам окажу
большую медвежью услугу.
Малыш из медвежьего прибыл угла.
Из местности отдаленной.

У мудрого Дурова опытный глаз.
Он видит: малыш одаренный.

Пускай в интернате останется жить.
Здесь много таких с музыкальной натурой.
Коль будет со всеми зверями дружить
и слушаться доброго Дурова,
коль в совершенстве изучит творения
Чайковского, Дунаевского, Листа,
то быть через некоторое время
ему знаменитым артистом.

БАСНЯ (ПОЭМА)

Как Белый Медведь начал меряться с Бурым:
чей голос приятней, стройнее фигура,
чье мясо вкуснее, чья шкура дороже,
кто старше, кто следовательно моложе,
кто лучше из двух овладел кувырком,
так стало Зверье собираться кругом
и уговаривать их помириться.

Не то
мотоциклы наедут с милицией.
Машины, наполненные пожарными
и ветеринарами кровожадными,
но внешне как будто бы интеллигентными.
Трамваи с сомнительными элементами.
Пешком подойдут офицеры в отставке,
гуляки и, может быть, даже калеки.
У вас у обоих свои недостатки.
Скорей же, скорей помиритесь, Коллеги!
А то ошарашат нас свистом разбойным.
А могут водою облить из брандспойта.
И сделать, как тишины возмутителям,
прививку от бешенства возбудителей.
Вы посмотрите: молчит ведь Жираф,
Молчит и тогда, когда он даже прав.
А вы еще миг и устроили б свалку.
А как хорошо бы всему зоопарку
умолкнуть на время. Ведь если молчать,
внимание бросят на нас обращать.
И к нам пропадет у Людей интерес.
С иллюзией, что Зоопарк это Лес.
А не Концлагерь для Военнопленных.
Пусть Люди забудут о нас постепенно.
Пускай перестанут ходить в Зоопарк.
Пусть выйдет на пенсию сторож Захар.
Пускай на аллеях размножится клевер.
Афиши с Зверями другими заклеят.
А щели в заборе мы сами заткнем.
Запремся.
И с облегченьем
вздохнем.

Ореолом решимости окружена,
вдоль больничной ограды, где гуляют калеки,
в тот день от кого-то ушла жена.
И пошла к другому. Его коллеге.
По дороге купила и ела мороженое,
от улицы взгляда не отрывая.
Отвергнув место, учтиво предложенное,
ехала на площадке трамвая.
Случайно разговор о себе подслушала:
“Лет девятнадцать. Больше не дашь”.
Открыла сумочку и обнаружила,
что потеряла губной карандаш.

Вы буржуа.
Мы пролетарии.
Нас более всего в Италии.
Довольно много также в Лондоне.
Мы в высшей степени голодные.
Так что от голода качаемся.
Но ни на миг не огорчаемся.
Когда возьмем мы в руки власть,
тогда и наедимся всласть.

ГЛАВАМ ПРАВИТЕЛЬСТВ

Женева в золоте каштанов.
К приезду вашему ее еще б украсили.
Не для того ль и есть другие страны,
чтоб было с кем жить в мире и согласии?
Ведь если разобраться, то включается
всеобщий мир в Господне завещание.
Отцы народные, вам не мечтается,
как вы съезжаетесь на Совещание?
Усталые. Покрыв немало миль.
Но в радостной решимости. Порывом
садитесь все в один автомобиль,
друг другу угождая непрерывно?
А кто из вас расскажет анекдот?
Кто боле всех непринужден меж вами, кормчие?
Кто оживит тальбдот?
Растопит лед?
Чтоб стало ясно:
войн не будет.
Кончено.

Любимый текст незабываемого
Кирилла Владимировича
Косцинского до его посадки

Если окажется, что я враг,
пусть придут и меня арестуют.
Пока я буду оправдываясь врать,
пусть разломают стулья.
Перевернут и обыщут комнату.
Письма прочтут. Я не жег их в огне.
Из всей обстановки нетронутой
останется только Россия в окне.
И когда эта девушка светловолосая
встревожится и разыщет мой телефон,
ничего на ее вопросы
не ответит, оборванный, он.
Не скажет, что поздно прощаться.
Не предупредит, что нельзя приходить совсем.
Она придет. И на площадке
встретит ее мой сосед.
Расскажет все.
Она растеряется.
А он ей,
охваченной дрожью,
поскольку меня все равно расстреляют,
жить с ним
предложит.

СЛУЧАЙ С ЛЮБИТЕЛЕМ ВАЖНЕЙШЕГО ИЗ ИСКУССТВ

Прочтя у кассы объявление,
я взял билет на фильм о Ленине.
показывать подобный фильм
грешно для разных простофиль.
Но посмотрев на всех попавших,
я счел сеанс почти пропавшим.
Бездельники. Пенсионеры.
И никого из пионеров.
Ведь взрослые приносят барыши.
А что приносят малыши?
Они приносят шум и давку.
С ногами забираются на лавку.
Не смотрят, что написано в билете.
Не покупают ничего в буфете.
Увидев на экране Ильича,
безумно хохоча, кричат.
Как делало б любое поколение,
лишенное удачи жить при Ленине.

КАК У ЛЮДЕЙ

Кто вспоминает лошадь.
Кто плетень.
Различно вспоминается о детстве.
Я вспоминаю: как и у людей
и у меня когда-то был отец ведь.
Над картой нагибаяся помятой,
он повторял до самой смерти:
Россия — родина.
Но непонятно,
зачем другие страны есть на свете?
Он ждал ответа от библиотек.
Ответ оттуда что-то не пустило.

Другие страны созданы для тех,
кому быть русским не под силу.

Кто хочет, чтоб все было во вражде.
Кто любит часовых. Границы. Стены.
Кто, разочаровать его в Вожде,
все сваливает сразу на Систему.
Кто вор.
А также, кто космополит.
В тех странах солнце светит, но не греет.
Там неуютно.
Там душа болит.
Там эпидемия болезни эмигрени.

О ФРАНТОВАТОМ ФРАНЦУЗСКОМ УЗНИКЕ

Когда француза долго бьют фашисты,
сняв деловито пиджаки, как массажисты,
французу больно.
Умирать французу жалко.
Француз обычно начинает говорить.
И говорит француз о парижанках.

Что те, как правило, бывают соблазнительны.
Еще, — он говорит, — сообразительны.
— Представить трудно мне себя расстрелянным.
Но все же легче, чем француженку растерянной.
При этом, что Париж опасен — вздор.
Париж прекрасен.
Как накрытый дамой стол.

Если я надоел вам живой,
неуклюжий. Руками как граблями
обнимающий вас с женой,
превратите меня в фотографию.
Стану я на рояль, присмирев,
неспособный покоя нарушить.
Вы позволите, осмелев,
ставить рядом со мной безделушки.
Даже детям своим разрешите
быть, где взрослые собираются.
Не боясь, что чудак, нарушитель,
весельчак
им возьмет и понравится.

АЛАВЕРДЫ БОРИСУ СЛУЦКОМУ ПРО ЭПОХУ РЕАБИЛИТАЦИИ

Мост, ребрами опоры перебрав,
свалился в воду от своей же мины.
Но встав опять, для переправ
подставил, выпрямившись, спину.
Так сломанный ветрами вяз
отрос и сносит холод и жарищу.
Так женщина, обманутая раз,
находит мужество любить вторично.
Так оклеветанный партиец
тюрьму, неверью и апатии
все годы долгие противясь,
прошел
и вновь вернулся в партию.

РИФМЫ ПО ПОВОДУ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ

Солдаты ели хлеб, блестя ножами.
К ним подлетал за крошками снегирь,
А в это время жены их рожали
в вагонах на пути в Сибирь.
Боясь, что сразу два родится.
Где накормить возьмешь второго?
Боясь за мужа: ну как кормит птиц?
Ведь птицы это, в основном, вороны.
Родив, устраивали колыбель.
И думали о времени, в котором
кормить их дети будут голубей.
Тем хлебом, что в войну так дорог.

АЛАВЕРДЫ КОНСТАНТИНУ СИМОНОВУ

Ты все ждала ответа, жаловалась.
А здесь мальчишка, сжав конфету
в шинелях спал. Лежал у нас
на неотправленных конвертах.

Не я держу конец ответа.
Не почтальоны медлят с выдачей.
А просто мятый клок конверта
из-под щеки никак не вытащить.
Свят отдых внука человечьего.
Хоть не забыть и не развеять,
что ты ждала ответа вечером.
А будет он лишь на рассвете.

АЛАВЕРДЫ ЛЕОНИДУ МАКСИМОВУ

Чтоб телефоны разговорами

не доводить о изнурения.
Чтоб на прощанья у заборов
не тратить дорогое время.
Что мы с тобою не видались
лишь, если сон придет в кровать.
Чтоб не боялся даже Даллес,
что захочу я воевать.
Чтобы бульвар кленовый понял,
что мы встречались не напрасно.
Чтоб все, кого мы только помним,
к нам понаехали на праздник.
А неурядиц чтоб любители
ничем у нас не поживились.
Чтоб успокоились родители.
Вот для чего мы поженились.

ЕЙ (ВОСХИЩЕНИЕ ЖЕНСКОЙ ГОРДОСТЬЮ)

Если снимут с мужчин проклятье:
стыд отказа.
Держанье его в секрете.
Словно в старом, но неизвестном платье,
я увижу тебя в новом свете.
В свете знанья тобою наук.
В свете силы неженских рук.
В свете новой какой-то гордости,
В свете новой твоей непокорности
В свете новой твоей неприступности.
И моей непростительной тупости.
Потому что мне станет ясно:
это гордость.
А думал я:
это упрямство.

ОЧАРОВАНЬЕ СОВЕТСКОЙ ДЕМОГРАФИИ

Кто занимает комнату один,
когда лета подходят средние,
он чувствует, что всем не угодил.
И проникается к себе презрением.
Когда им образуется семья,
он начинает уважать себя.
Став многодетней, чем любой казах,
он вырастает в собственных глазах.
Он поселяется в самой Москве,
где в скверах дети роются в песке.
Где голуби над крышами воркуют.
Где детскими игрушками торгуют.
Где главная из городских идей —
идея воспитания детей.

НОЧНЕОЙ ЛЕС И ПЕРЕМЕНЫ В ПОЛИТБЮРО

ОН только по ночам дает концерты.
А ночью хочется с окраин к центру.
Он за чертою городскою, лес.
Чтобы на глаза администрации не лез.
Она б его подальше переставила.
Он устоял нетронутым при Сталине,
Он устоял бы, может, и при Берии.
Том самом, что людей считал плебеями.
Деревья б оставались несосчитанными.
Зато б и люди оставались беззащитными.
И милиционеры на окраинах
считали бы убитых и ограбленных.

РАЗОЧАРОВАНЬЕ В ЖЕНЩИНАХ

Все женщины волнуются, кричат.
Бросаются ненужными словами.
Мне что-то их не хочется включать
в орбиту своего существованья.
Пускай их жизнь все время будет легкой.
Там где-нибудь в тылу, в эвакуации.
Я их люблю, когда они далеко.
И не люблю вне этой ситуации.

СОПЕРЕЖИВАНИЕ ТВОРЦУ ОТТЕПЕЛИ

Вы думаете Хрущеву Никите Сергеевичу
легко Россию вести к коммунизму?
Под внешним радушием и простосердечием
он скрывает усталость всего организма.
И в момент наибольшей физической близости
жалуется женщине толстой,
что приписывает молва ему низости.
И может истина не дойти до потомства.
И что не верит ему народ.
Хотя и повысился надой молока.
И спит, приоткрыв по-ребячьи рот.
Щекою на калаче кулака.

ДЛЯ ГОЛОСА И КОНЦЕРТИНО

Мой дед был клоуном по имени Пиф-Паф.
И был у дедушки весьма веселый нрав.
И если в цирке случался с ним провал,
Он и тогда, он и тогда не унывал.

Хоть на арене ежедневно был он бит,
Не плакал он, а только делал вид.
И отбывая на гастроли на тот свет,
Он завещал мне быть таким, каким был дед.

И я в душе, как дедушка, циркач.
Я кувыркаюсь, веселясь от неудач.
А если грусть и тоска меня берет,
Я начинаю бегать задом наперед.

Когда я с теми, кто мне дорог, расстаюсь,
Назло разлуке я не плачу, а смеюсь.
И если жизнь меня совсем надежд лишит,
Меня, поверьте, это только рассмешит.

ДЛЯ ГОЛОСА И ЖАЛЕЙКИ

Ай дуду! Ай люли!
На дубу грибы росли.
Шел медведь в лаптях,
В голубых портках,
Две заплаты на локтях.
Рукавицы на руках.
Он дубы валил.
Он грибы солил.
Бочку рыжиков соленых
Мы нашли в лесах зеленых.
Покуда рыжики не съели,
Веселились как могли.
Удержаться не сумели,
Деревеньку подожгли.
Бабы пламя увидали.
Тесто бросились месить.
Пироги в огонь кидали,
Чтоб деревню погасить.
Люд, со всей Руси беги!
Погорельцам помоги!
Вынимай нас, дураков.
Из-под пшеничных пирогов!

ОПЫТ СОВРЕМЕННОГО МИФОТВОРЧЕСТВА

Ехал леший на возу.
Встретились ему в лесу
Две русалки в монокини
И в чулках из чешуи,
В остальном совсем нагие,
Знак давая: “Не шуми!”
Дивной прелести рука
Под уздцы берет гнедого.
А другая бьет слегка
Плешь возничего седого.
Крикнул леший: “Эй, русалки!
Вы зачем садитесь в санки?
Вашей, девушки, родне
Жить положено на дне!”
Но лукавые наяды
Ослепляют наготою.
Обольстительные взгляды
У прелестниц наготове.
Шепчут: “Едем к магазину.
Будешь нынче пьян вдрезину!”
Так вот нимфы и богини
На проводят на мякине.
Леший, чувствуя гипноз,
К магазину правит воз.

В эту ночь попутал черт
Составлять меня отчет.
Я склонился над прилавком.
Помню: ветер выл в полях.
Чтобы сверить по бумагам
Вина, водку и коньяк.
Но нежданно входят в двери.
Что для них замок сломать?
Три исчадья суеверья.
Рвясь меня расцеловать.
Под угрозою щекотки
Я бесплатно дал им водки.
И включил нерусский джаз
Под гнетущим взглядом глаз.
Сам я клубный активист.
Мне противен танец твист.
Начал я протестовать,
Не желая танцевать.
Но в борьбе идеологий
Постепенно изнемог.
Схвачен бесами за ноги,
Танцевал и твист, и рок.
В полуночной жуткой свалке
Пал я жертвою русалки.
Но клянусь своей супруге,
Делал все, дрожа в испуге.
Выпив импортных духов,
Каюсь: звал русалок замуж.
Только пенье петухов
Прекратило этот шабаш!

Так объяснял завмаг Васильев, плача,
Откуда в магазине недостача.

Ступай в поля, моя лошадка.
Вези меня в далекий путь.
Труси не валко и не шатко
Куда-нибудь, куда-нибудь.
Доедем к ночи до ночлега.
От счастья ты со мной заржешь.
Но счастье это не телега.
В него коня не запряжешь.
Смелей труси, моя коняга,
Да удила свои грызя.
Не бойся, счастье не коряга.
Споткнуться об него нельзя.
Вот дом родной, где все знакомо.
Как ни плутай, сюда придешь.
Эх, жаль, что счастье не подкова.
Его гвоздями не прибьешь.
У счастья виду нет и цвету.
Его не купишь как товар.
В карман не спрячешь как монету.
В запас не сложишь как дрова.
Не смастеришь, да, из железа.
И не починишь, как забор.
Искать же счастья бесполезно.
Придет само. Придет само.