Текструна

ЖАЛОБЫ ЛЮДОЕДА

Мы племя людоедов.
У нас обычай есть
Кусаться за обедом,
Стремясь друг друга съесть.
А если кто соседа
Не может съесть живьем,
Тот будет без обеда.
Вот так мы и живем.
Я сам рыдал и плакал,
Когда друзей съедал.
Но между тем, однако,
Обычай соблюдал.
Отца и мать, я помню,
Съел в юные года.
Поэтому я полный
И круглый сирота.
На ветках пальм огромных
Плодов растет не счесть.
А мы должны знакомых,
Родных и близких есть.
Одной и той же пищей
Питаться наш удел.
О варварский обычай!
Ты всем нам надоел!

ДЛЯ ГОЛОСА И ГРАММОФОНА

Поев кардиамина,
Сосед скончался мирно.
Ни дочери, ни сына
у старого вдовца.
Пять родственников дальних
и родственниц скандальных
исследуют детально
наследство мертвеца:
прадедушкину трубку,
прабабушкину юбку,
ее вуаль и шубку
на кроличьем меху,
гамаши и галоши,
остатки макинтоша
и ходики, что больше
не делают ку-ку.
Два галстука, подтяжки,
четыре битых чашки,
глоток вина во фляжке
оставив, умер он.
А также обстановку:
два стула и коробку,
в коробке мышеловку
и хриплый граммофон.
Автобус погребальный
к квартире коммунальной
направим моментально,
засыпав глиной гроб,
и заведем пластинки
и совершим поминки,
купив две четвертинки
с сырком за 10 коп.

ДЛЯ ГОЛОСА И БАЛАЛАЙКИ

Вот едет Федя к нам из Питера на Ладе.
На нем костюмчик новый импортный блестит.
Он в бане выпарится. Выспится в прохладе
И заодно маманю с тятей навестит.
Тебя мы, Федя, встретим плясками и пеньем.
На свадьбах будешь ты почетней всех гостей.
Плохие новости узнать еще успеем.
Вези побольше нам хороших новостей.
Поведай нам, кто отучился в институте.
Кто сколько тысяч на сберкнижке накопил.
Кто стал начальником. Кто в партию вступил.
И кто остался человеком, выйдя в люди.
Ты расскажи нам, кто сервант завел в квартире.
Кто Жигуля недавно нового купил.
Кого из наших до сих пор не посадили.
Кому еще не вшили что-то, чтоб не пил.

Уж полпути небось проехал он на тачке.
Его на рытвинах отеческих трясет.
Он отдохнет в деревне лучше, чем на дачке.
И много разных новостей нам привезет.
Поведай, Федя, как вас в городе снабжают.
Что там едят и пьют, что пляшут и поют.
За что уж больше не казнят и не сажают.
За что прибавки, за что премии дают.
Кто из псковских таки не стал еще евреем.
Не сплыл за речку под влиянием страстей.
Плохие новости узнать еще успеем.
Вези побольше нам хороших новостей.

Вот едет Федя к нам. Спешит во все колеса.
Кассеты слушает и семечки грызет.
Ответит он на злободневные вопросы.
И много разных новостей нам привезет.
Спеши к нам, Федя, приезжай перед Успеньем.
Да не забудь, родной, с похмелья наш наказ.
Плохие новости узнать еще успеем.
И неприятности не убегут от нас...

И так далее, пока не сломается балалайка.

ИНГЕРМАНЛАНДСКОЕ ЧУДО

В жилище ветхом юный Вепс
с Ижорской Девой ели кекс.
При этом делая свой секс.
Темнело. За окном мело.
Вдруг засверкало. И окрест
раздался шорох, плеск и треск.
Распространяя страх и стресс,
влетел в жилище НЛО.

Безмерно поразило всех
паренье странного предмета.
Лбом об пол свергнулся генсек.
взиравший на чету с портрета.
Смотревший в щель на кекс сосед
был также свергнут с табурета.

Когда объект завис над Вепсом,
тот не прервал занятье сексом.
Но выразил открытым текстом
все, что подумал он про это.
— Зачем летает здесь посуда,
окно собой разбив, паскуда? —
вскричал он.

Кыш, наважденье!
Брысь отсюда!
Кончай, подлюга, колебать!

И голос был ему в ответ:
— Мы привезли тебе обед.
Еще дымится он, согрет
огнем сверхновых и комет!

Смирив свой внутренний протест,
Вепс воспарил. Вс ïорхнул в объект.
И шумно стал обед хлебать.
Когда он, съев в один присест
ушат борща, увлекся кашей,
уверен, что едва доест
обед, как вновь продолжит секс,
объект, бряцавший и сверкавший,
мешавший отдыхать, свергавший
с законных возвышений всех,
захлопнув шлюзовой отсек,
рванул за сто один парсек.
Для зренья становясь тарелкой.
Сперва глубокой. После мелкой.

Еще вослед небесной колымаге
глядели с сожалением собаки,
но в отчие хибары и бараки,
зевая, возвратилось населенье.
Упавших к месту заново приладили.
И вскоре сделалось в Ингерманландии
еще темнее, тише и прохладнее,
чем до парадоксального явленья.
Меж тем пришла в сознанье Дочь Ижорская.
Ей не понять причин, что ложе жесткое
печально стонет, а не радостно скрипит.
Она рукою шарит вкруг себя. И что же?
Лежит треух, сапог и две галоши.
Стакан последний вдребезги разбит,
Пузырь портвейна из горла допит.
А кроме них она одна на ложе.
Рыдая, Дева бывшая скорбит.

С тех пор Луна, Венера, Марс,
Юпитер и Сатурн не раз
взирали ночью на матрас
с Ингерманландкой, коротавшей срок,
листая звездный каталог,
вылавливая из треуха блох,
сапог бросая в потолок
или последний штопая чулок,
ноль семь агдама спрятав в уголок.

Как вдруг воздушный, словно пепифакс
в ее окно влетает телефакс.
Она читает текст:

Привет тебе почти что из Нью-Йорка!
Мне беспрерывно снится твоя женственность.
Тебе шлет фак твой Вепс, вернее, твой Ижор,
друг юных лет, жених и ухажер.
Я стал крутой и жирный, как мажор,
с тех пор, как в лучший мир ушел.
Хотя при этом и не помер.
Жилплощадь получил в Раю.
Частушки из французских опер,
гуляя во лузях, пою.
А ихний главный, тот что много
чего из кварков мастерит,
чья плешь как золото горит,
меня за это материт.
Однако же не слишком строго.
Он говорит:
— Здесь не Израиль.
Вот звездану тебя из Рая.
И загремишь сквозь космос в Ад.
А это хуже, чем Багдад.

Хоть и не знаю я иврит,
но ясно, что он говорит.
Зато потом стакан нальет.
На закусь ананас подсунет.
А после сам со мной танцует.
Бренчит на арфе и поет.
И доллары перстом рисует.
И мне без счета выдает.
Блажит: Я тоже был повеса!
Старик ей-Богу неплохой.
Не зря зовется Всеблагой.
Хотя древнее, чем еврей,
похож на русского скорей.
Но более похож на вепса.
А может быть, и на ижорца.
Если побреется и пострижется.

Тут праведники нас окружают.
Им наш ночной балдеж мешает.
Одни нас робко утешают.
Другие громко вопрошают:
— Не скинуться ли по рублю?
И обращают ко мне лицы
приветливые ангелицы.
Зовут с собой уединиться.
Денатурату съесть с бифштексом.
После чего заняться сексом.
Но я одну тебя люблю.
И повторяю твое имя
даже когда лежу с другими.

Клянусь. Точнее, обязуюсь:
как только отосплюсь от пьянства,
сбегу отсель сквозь подпространство.
В Ижорах матерьялизуюсь.
А может, в НЛО вернусь
в Ингерманландскую родную Русь.
И вновь к тебе войдет твой суженый
ногой в штанине, книзу суженной.
И удивит твоих домашних.
из пидараски свой бумажник,
набитый зеленью, достав.
И сделает им всем постав.
Наведаемся в частный сектор.
Компьютер купим и эректор.
Тобою ночью овладею.
А через час всех разбужу.
Ижорско-вепсскую идею
великую им изложу.
Я обращусь к окрестным племенам.
И перечислю их по именам.
Я так скажу словенам, вепсам и чухне.
Кореле, русичам, ижоре, чуди:
— Пора порядок навести в стране!
Пускай весь мир почешет лоб,
узнав однажды утром об
Ингерманландском нашем чуде!
Примкните дружно, города и веси,
к Великой необъятной Вепси!

И мы пробудимся с похмелья, моложавы.
среди великой возрожденной сверхдержавы.

Заладит каждый день в обед
к нам в гости прилетать объект.
И в стольном граде Петербурге
мы будем жрать от пуза булки.
Какие Бог, на дальних звездах обитающий,
метать нам будет на тарелках

ТОМЛЕНИЕ ЗЕМЛЕПШЦА

По дороге среди роз
Скачет сытый паровоз.
На нем стройная труба
в форме красного гриба.
Обдает он крепким паром.
Издает призывный гуд.
И всегда за ним по шпалам
Дамы сельские бегут.
За гудок его хватают,
Виснут на его боках.
Сидя на трубе витают
В ароматных облаках.

Плохо быть худым и бедным.
Плохо красным быть и белым.
Среднерусским славянином.
Беспартийным селянином.
Многодетным семьянином.
Глубоко сидеть в избе.

Хорошо тому, кто черный.
Кипяченый и ученый.
Ездить всюду и везде.
Счастье находя в езде.
Не догнать его гебистам.
Тает паровоз как дым.

Я хочу таким быть быстрым.
И таким же молодым.
Не рабочим, не начальством.
Не зампредом, не завхозом.
Убежав от домочадцев,
Я хочу быть паровозом.
Не хочу паскудить местность
В самотверженном труде.

Хочу скакать я в неизвестность
С ансамблем дамским на трубе.

ГОЛОД ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ

Может быть это, друзья мои, глупо.
Но я не мыслю жизнь без супа.
И без белков, жиров и углеводов,
Любимых страстно множеством народов.
Я внутрь себя посредством щей
Вселяю свойства овощей.
Подобно брюкве и капусте,
Не ведая тоски и грусти.
Я становлюсь, как огурец, красив,
вина с закуской овощной вкусив.
И юн, как молодой картофель,
С затылка и анфас и в профиль.
И словно сладкая морковь,
Волную в нежных девах кровь.
А если поглощаю живность
Пельменей в виде и котлет,
Перенимаю ее живость
И жизнелюбия секрет.
И хладнокровье рыбы, рака
И прочих знаков Зодиака.

Но кто-то вверг державу в испытания,
Сломав жестоко мой режим питания.
Не съев с утра солений и варений,
Днем не создам бессмертных я творений.
А если не дадут мне пообедать,
Я истину всем не смогу поведать.
Лапши с тушенкою не съев на ужин,
К прекрасной даме буду равнодушен.

Бог Господь сидит плачевно.
Взор на нас бросает скучный.
И не шлет нам ежедневно
Хлеба с колбасой насущной.
Так, значит, вновь и вновь хлестать
портвейн, ничем не заедая?
Но организм готов устать.
И жизнь вот-вот пройдет младая.

Правительство, хоть раз в году
Дай денег мне купить еду.

И я не буду слать тебе проклятья.

А заключу тебя нежно в объятья.

Щедро очаг огня оросил.
И загорание погасил.
Меня увидев обнаженной,
красотой моей сраженный,
он мне руку и сердце предложил,
чем меня окончательно обворожил.

Так давайте сожжем свое прошлое.
Щедро очаг огня оросил.
И загорание погасил.
Меня увидев обнаженной,
красотой моей сраженный,
он мне руку и сердце предложил,
чем меня окончательно обворожил.

Так давайте сожжем свое прошлое.
Потому что оно было пошлое.
И своею банальностью и криминальностью
было влом и утомляло до ужаса.

Хочется чего-нибудь наполненного

Вроде воспитания детей и замужества.
Какой-то изысканной редкостной развлекухи.
Типа стирки, уборки, очередей в магазине и кухни.

И поскольку я нашла для этого

то нисколько уже не жаль

Из подражаний М.Ю.Лермонтову

ПЕСНЯ ПРО КАЛАШНИКОВА

Пыль-туман над дорогой клубится.
На обочине дремлет убийца.
Прижимает к себе автомат.
И вдыхает его аромат.
Грезит он, как добудет калашников
ему много рублей из бумажников.
Над ним нежно береза шумит.
Сердце больно и сладко щемит.
Глубоко любя землю родную,
ждет он жертву очередную.
Чтоб замучить ее. Надругаться.
Умертвить. Отобрать все богатства.
Расчленив после тело на части.

Вот и я подоспел в одночасье.

— Здравствуй, — молвлю, — о ком

ты грустишь, уголовная харя?

Из подражаний А.С.Пушкину

Ах, мама, я боюсь еврея.
Его, родная, опиши
мне с головы до ног скорее.
Но только слишком не спеши.

Изволь, дочурка. Он отчасти
курчавый. Но плешивой масти.
Строеньем носа, глаз, ушей
других соседей не хужей.
А если, как они, качается,
то и ничем не отличается.

Он на ночь весь измазан в пасте.
От его вида я чувствую зуд.
В его сладкоречивой пасти
сверкает блеском новый зуб.
При этом он картавит.
Но на меня не слишком давит,
когда я не спешу с отъездом
к его соплеменникам гундосым.

А каков он ростом?

Не низок он и не высок.

Наверное, он на глазок
по-русски абы как обрезан.
А то бы давно за много миль
тебя увез он в Израиль.

Ах, мама, он ведь здешний патриот.

Ну это с бодуна он врет.
Уж лучше б молчал и нюхал свой носок,
раз от вчерашнего еще не просох.
Кто говорит, что очень любит Русь,
тот вызывает безысходную грусть.
И вообще он, верно, не чистый, а помешанный еврей.

Но тем не менее он мне всех соседей милей!

Подражание Мильтону

ОБРЕТЕННЫЙ РАЙ

Сто отъявленных наркоманов
достали из глубины карманов
серо-буро-малиновый порошок.
Съели. Испытали приятный шок.
У них появились глюки.
Пропали юбки и брюки.
И когда воображение распалили,
они окончательно воспарили.

Сто отъявленных алкашей
наелись растворителя до ушей.
Отчего отчасти с жестокой

а потом окончательно

Когда встретились наркоманы и алкоголики

на небесных просторах

они были немного измождены.
Но изрядно возбуждены.
Потом у одних случилось похмелье.
У других приключилась ломка.
Они объединились. Шумели.
И требовали поправки громко.
Бог строгие речи для них толкал.
Потом утомился и сам взалкал.
Велел скинуться всем в Раю
по несколько тысяч, а не по рублю.
Поэтому любители духовного лекарства
торопятся попасть в Божье царство.

Подражание Салману Рушди

НОВЫЕ КАВКАЗСКИЕ СУРЫ

Не понимаю, почему армяне
сбежали из Баку быстрее лани.
Придется ехать самому в Степанакерт.
Ловить армяна. Делать ему смерт.

Покинуть солнечный Баку!
Скакать в холодный Карабах!
С кинжалом вместо шашлыка в зубах!
Благословить я твой поступок не могу!

Вином и шашлыками из свинины
твой разум помутили армянины.
Ты сам армяном стал, от жопы до мурла
плохой и черный. Ты мне больше не мулла.

Покинуть солнечное место на базаре,
когда сезон продажи дынь в разгаре!
Назвав муллу плохим и черножопым,
ты отправляешься по каменистым тропам
армян, торговли на бросающих, ловить!
Я не могу тебя благословить!
И заклинаю, что тому позор,
кто отправляется не на базар,
захлопнув дверь квартиры или сакли!
Все мои средства убеждения иссякли.

Ты потерял наш вид кавказский гордый
и стал лицом национальности негодной.
Ты не даешь мне вдоволь жать курок.
Собака, ты мне больше не пророк.

Покинуть столь солнечный рай под луной!
Купить автомат и дрожать всей спиной
при мысли, что снайпер армянский, быть может,
тебя под ближайшей горой уничтожит!
Оставить юных жен и мать-старуху
одних смотреть в тоске по видику порнуху!
Собакой назвать на прощанье пророка!
Ты плод заблуждений! Исчадье порока!
Удачи тебе не пошлю я в делах!
Ничтожный! Я больше тебе не Аллах!

Не нужен мне такой Аллах.
Не любит он скакать в горах.
А любит, чтоб у правоверных и неверных
не возникало обсуждений откровенных.
Поеду с горя я в долину.
Продам канистру спирта неверному славянину.
А он продаст мне грузовик ракет.
Чтоб было чем освобождать Степанакерт.

СТОЛИЧНЫЙ ПРАВОСЛАВНЫЙ

Как все мы, истинные россияне,
родную землю я люблю на расстояньи.
Когда ж стремлюсь любить ее вблизи,
то утопаю по дороге к ней в грязи.
И сапогов оставив позади резину,
бегу бегом обратно к магазину,
чтобы выпить за родную Русь.
Но если завтра я из мест родимых не вернусь,
то, значит, грязь застыла на морозе.
И я лежу на ней в удобной позе.
И сам Христос из звездного ушата
льет благодать мне в пасть, что слаще айгешата.
И внутрь меня от благодати той
вселяется помалу Дух Святой.

ДЛЯ ГОЛОСА, СОПЕЛКИ, ТАЛЬЯНКИ И ГУСЛЕЙ

Вышла Инна из овина.
И направилась в ОВИР.
Из кустов взор славянина
ее горестно ловил.
— Лучше бы вышла ты из бани
окунуться на мостки,
красотой телес избавив
славянина от тоски.
И на что тебе, родная,
Тель-Авив, Париж, Бордо?
Там никто тебя, страдая,
не ухватит за бедро.
Там никто тебя с надрывом
не пошлет на весь Нью-Йорк.
Не огреет тебя дрыном
белых чресел поперек.
Лучше, Инна, кантоваться,
молода пока, в избе.
И бездумно отдаваться
гребле стеблей и косьбе.
Я люблю тебя одну.
И скорей пойду ко дну.
Или насмерть застрелюсь.
Чем в другую я влюблюсь.
Вспомнив милые глаза,
я нажму на тормоза,
чтоб на трассе с жигулем
вдруг не сделаться нулем.
Я клянусь тебе душой,
что в любой стране чужой
я тебе не изменю
больше, чем пять раз на дню.
Жду тебя на берегу.
Для тебя я берегу
красоту своей души.
Спрэем бюст скорей души.
Обнимай меня.
Души.

Подражание Гете, Байрону, Шоу,
Марло, Мольеру, Молине, Гофману,
Сикиту, Пушкину, А.К.Толстому,
Блоку, Гумилеву, Мюссе и прочим

ШТУКА СИЛЬНЕЕ ЧЕМ ФАУСТ

Оральный секс с сексом анальным
стал слишком для меня банальным.
И даже трупы в стадии гниения,
которых множество имел я для коллекции,
во мне не возбуждают вдохновения,
не вызывая признаков эрекции.
Испробовав все в мире извращения,
пресытившись, обрел к ним отвращение.
Опять с пришествием весны
в любви я жажду новизны.

Из мрамора есть статуя античная.
Красотка. Имя — Галатея.

На вид довольно симпатичная.
Но как я ею овладею?

А я тебе в отверстие порток
по методу известного профессора
на место сексуального агрессора
отбойный вставлю молоток,
работающий от компрессора.

(вставляет)

Изящно и своеобразно.
Мне громко им потрахать захотелось.
Но я боюсь в момент оргазма
испортить ценность, раскурочив целость.

Ты настоящий Дон Жуан, но не мужлан!
Предлагаю встречный план:
Я этот каменный материал девический
перекропаю сейчас в идеал металлический.

(делает мрамор металлом)

Не хочешь ли железной леди,
впрочем, наполовину сделанной из меди?

Мой молоток впадает в панику.
Как вникнуть мне в ее механику?

Смотри: в ней много для сего отверстий.
Из чугуна, латуни, бронзы.
Бутонов, жаждущих развиться в розы.
Гораздо больше, чем в любой невесте.
Так выбирай себе любое
И в глубь вникай с подъема до отбоя.

Да, здесь любым фантазиям простор.
Не влез бы только третьим лишним командор.

А ты, в локте согнувши свою руку,
изобрази ему мужского рода штуку.
Пусть в растерянности ищет к немецкому слову,
означающему “кулак”,
созвучное слово в древнегреческом языке.

СЕТЬ ЛЮБИМОЙ

Свой нежный хай я шлю голубке.
Которую я помню в мини-юбке.
С тех пор давно уж миновали годы.
Ни молодости нет, ни этой моды.
Но я ее в любой одежде
люблю почти что как и прежде.

Любил тебя я целомудренной и гордой.
Любил тебя и ненапудренной и голой.
И без одежды ты была желанней.
И поздней осенью мне и весною ранней.
Так разреши мне обнажиться,
чтобы с тобою, как впервые, подружиться.
Если бы молодость знала.
Если бы старость могла.
Ты бы мгновенно упала,
А не как тогда, легла.
Живи сто лет и ешь рагу.
Цвети, как ландыш на снегу.
Люблю тебя я в смысле том,
Что без меня ты будешь жить с трудом.
О да, готов я умереть.
Но не совсем, а лишь на треть.
Я еще вновь тебя, любимую,
Не раз в одеколоне вымою.
И задам затем пирок:
водка, репа и пирог.
Видать, как прежде, я влюблен.
Но вижу вдруг ужасный сон.
Что некто, грязный и противный,
Обнимает стан твой дивный.
Под ярким солнцем жарких стран
Я сам бы обнимал твой стан.
Но в левой половине головы
Уже мозги отсутствуют, увы.
И оттого тебя, старуха,
Я слушаю порой вполуха.
А сам мечтаю волею судеб
Попасть в какой-нибудь вертеп.
Или по крайности в коровник.
И проявиться, как любовник.
Намазавшись сапожным кремом.
И окружив себя гаремом.
Притом молюсь и дьяволу, и Богу,
Твое волнение врачуя,
Чтоб усмирить твою тревогу,
Что я сегодня дома не ночую.

Нет, навострю опять я лыжи.
И взрывая пушистые бразды,
Рвану с тобою познакомиться поближе,
С хозяйкой заколдованной узды.
И прочих средств волшебной ловли.
Скажете: это не любовь ли?
А когда все же настанет смерть,
Я готов весь век висеть
Между небом и землей,
Вновь поймавшись в твою сеть.
Освещенный утренней зарей.
Блестя от удовольствия соплей.

ДЛЯ БЕЗГОЛОСОГО ИСПОЛНИТЕЛЯ БЕЗ БАЯНА И АККОРДЕОНА

Господь за мной недоглядел.
Я в космос ночью улетел.
И снится мне, что я сижу на облаке.
Вокруг меня парят на крыльях отроки.
И целит в центр сраки аккурат
космический советский аппарат.
Пою я посредине облаков.
Где нет ни стен, ни потолков.
Пляшу не ради Зины или Клавы,
не ради денег иль любви, иль славы.
Любой из нас Отцом, сиречь Творцом
задуман как певец или танцор.
Но мне мешает в теле невесомость.
Она в душе рождает невеселость.
Когда же, растворясь в грунтовых водах,
душа найдет желанный отдых?
Ужель я грешен, пар воды в форме облака поправ?
Господь, коль я не прав, меня поправь.
Много в мире мудаков,
служащих, рабочих.
Я, однако, не таков.
Я умнее прочих.
Вот например, кругом меня пространство
внушает ненавидеть рабство.
Но я стремлюсь в родимую страну,
где вновь свободу прокляну.
Свободы нет, а есть осознанная необходимость,
которая рождает в человеке нелюдимость.
Эх, встретить бы мне Господа в походе.
Поговорили бы мы о погоде.
Слегка поспорим. Но во время перемирия
он спросит: как твоя фамилия?
И скажет мне: покамест здесь ты есть,
ты будешь жить и пить и есть.
В моем нутре — добавит — есть благая магия.
Могу тебя определить в завмаги я.
Тебе до смерти, о здоровье хлопоча,
не будет надобно будить врача.

Не вразумляй меня, Господь.
Дай мне неведенье блаженное.
Молю Тебя я: не испорть
то сновиденье совершенное!

А люди щи внизу рубают.
И между тем друг другу бают:
— Он боле не воротится из космоса
по воле Богородицы и Господа.

Но я еще жилец, игрец, ездок, едок.
Так дайте мне, пожалста, денег в долг.